Сквозь кальку. В ожидании главной героини - Саша Чекалов

«И зачем только я снова в эту вашу Москву припёрлась? – всё то же, что у нас, те же улицы, те же рожи, и купить можно всё то же самое… Стоило усилия прилагать!» – однако нытьё нытьём, а назад не торопилась, что и понятно: вернёшься – ведь не поймёт же никто, заклюют добрые люди. (Ну да, именно: «Падающего – подтолкни», Ницше Фридрих Карлович.)

Что ж, везде одно и то же? Пожалуй. С небольшой только разницей. И в этой разнице умещается всё сущее, вся жизнь… Потому что там, где эта малость пускай даже совсем чу-уточку выбивается из привычной системы представлений о социальной норме, жить уже становится как-то кисло… Но порой случается, что вдруг не повезёт по-крупному; тогда ад.

А имя этой пустяковине, этому незначительному штришку – твои соседи.

Вот взять хоть Лёсю… Взять её за шиворот, когда стоит на станции метро, у края платформы, ждёт поезда, – и тряхнуть как следует. Чтоб описалась от страха, да. И так – сколько раз? Уже было два, сегодня третий… Это всё тот, «старшенький».

Мамаша Курага обожает говорить о сыновьях (была, говорят, и дочь, да померла во младенчестве) с умильно сюсюкающей интонацией, будто им по полтора-два года… Самому маленькому между тем уже девять. Выглядит он, правда, на семь: курит… Кажется, это именно он поджёг однажды Лёсин почтовый ящик – доказать невозможно, но Лёся почти уверена… Но Куракина-старшая не в претензии: «Правильно, правильно… Нечего… Нужно дать понять, что у нас давно сформировавшаяся и вполне самодостаточная община, что никто случайный нам тут не нужен, да? Во-от…» – не сомневайтесь, это не домыслы, Лёся слышала своими ушами, когда проходила мимо элиты их подъезда, оккупировавшей, кажется, на веки вечные и скамейку, и самую атмосферу вокруг. «…Шоб не думала, что она здесь главная!»… Неоднократно слышала. «Небось, не у себя дома!» В разных выражениях, но смысл один.

…«Дома» холодно: стекло новое вставить – дорого, да и вечно нет времени; несколько пакетов из супермаркета и скотч решили проблему, но лишь отчасти, термоизоляционные свойства полиэтилена оставляют желать лучшего, а зима выдалась такая, что жалкая заплатка то и дело прогибается внутрь, будто парус, гнётся и скрипит, всё как положено… и трётся об острые края… и, чувствуется, надолго её не хватит. «Впрочем, полиэтиленовых пакетиков у нас навалом – уж чего-чего, а…»

А всё-таки жаль. Ведь из-за нелепой случайности всё. Ну что стоило тогда стерпеть и ответить повежливее! – так нет же, импульсивность эта вечная, будь она неладна совсем… Теперь-то поздно… «Старшенький» -то развернул её сегодня к себе, притянул, чисто куклу тряпичную, безвольную… и на какой-то миг Лёся подумала, что он её поцеловать хочет (почему нет! – парню двадцать один) … И – видно, видно было, что на какой-то миг и он об этом подумал. И, кажется…

[«Слышь… Это я камень тогда бросил…»]

…кажется, впервые в жизни что-то вроде смущения испытал… или нет?

Почему-то не хотелось об этом задумываться.

Хорошо, что всегда есть на что отвлечься! – например, Каля: вечно ей не везёт… Всем директор выдал сегодня конверты, ну вообще всем, даже техническому персоналу, даже грузчикам… одной Калерии, как всегда, не хватило (хотя ведь лицо компании, на ресепшене сидит как-никак) – и вот она в конце дня на выходе из кабинета ловит его, Ивана-то Иваныча, и ну стенать, мол, да как же это?! Он ей, естественно: «Ну нет денег! Нету! Расходы непредвиденные… Но вы мне верьте, Каля: буквально завтра… самое позднее послезавтра…» – «Да я вам и так верю, но…» – «Да-да, верьте, Каль! Прошу, верьте…»

И так раз за разом, каждые полмесяца, – а всё почему? Потому что вертят нами мужики как хотят – и никогда ничего им не бывает за это… Вертят – совсем как этот… Как куклу.

А зовут его странно – Эльф. Разумеется, старшая по подъезду не всегда была настолько старшей – и лет двадцать назад, очень даже может быть, смотрела «Властелина колец» вместе со всеми! – а там ведь Леголас, такой душка в исполнении Орландо Блума, так бы и съела его… Потому и Эльф, Эля. М-да…

Имя, данное словно в насмешку, – бывает же… А так он больше на какого-то орка похож. На Больга, скажем… Точно, на него. Такой же долговязый, нескладный…

«Верьте, Каль»… Не, ну какие же всё-таки мерзавцы неописуемые! – вне зависимости от возраста и социальной роли… Знает ведь: она тоже снимает, как и Лёся, – более того… кажется, ждёт прибавления… и кажется – от самого Иваныча и ждёт! А тот и в ус не дует, и – ну вот как помочь в таких случаях, а?! Особенно когда у самой вопросы нерешённые… Просто не замечать?

Не замечать. Ни новых надписей возле двери, ни дерматина порезанного, ни… В общем, ни-ни. Ибо делать нечего…

Главное – не вздумай показывать, что потуги заставить тебя потерять над собой контроль достигают цели! Не подавай вида ни в коем случае – тогда, возможно, им просто надоест… да ведь? Блажен кто верует…

Их же семеро, дура (это не считая мамаши), одному надоест – зато другому к тому моменту в голову что-нибудь новенькое вступит… Как совсем недавно среднему, Ланцелоту, – идея как бы случайно задеть Лёсю локтем, когда, разомлев от почти весеннего солнышка и утратив на время бдительность, она возвращалась из магазина и, не имея сил дотерпеть до дома, самозабвенно сосала прямо из пакета томатный сок, а Ланя шёл навстречу… Тычок был так силён и внезапен, что Лёся судорожно, чисто рефлекторно сжала руку с пакетом, и весь передок её любимого бежевого пальтишка превратился в… Э, да что там говорить теперь!

…Интересный факт: никогда нет свидетелей. И ведь не сказать, чтоб совсем никого вокруг не оказывалось, когда один из блинчиков (то Ингмар, то Башир, а то вдруг и Алмазик – самый отвязный из всего выводка) учиняет очередную бяку, – есть кое-какие люди, есть… Просто каждый раз нечто, судя по всему, исключительно важное с неумолимостью закона природы привлекает их драгоценное внимание, – и когда оглянешься вокруг, ища поддержки (не физической, ладно уж, но хотя б моральной), неизбежно видишь затылки и профили каких-то… прямо не знаю, подвижников естествоиспытания! – старательно вглядывающихся в любые феномены мира вокруг себя, только не в происходящее с Лёсей.

Понимают: сунешься – и… потом знать не будешь, как вырваться из цепких лап причинно-следственных связей, всенепременнейше…

Никто не вступается – потому что… ну, скажем, потому что ведь и полиция не вступается. («Более того, полезешь защищать – тебя же и сделают виноватым. Просто потому что это проще, чем разбираться по справедливости с сильными да наглыми, а совсем без виноватых исчерпать инцидент – тоже не вариант, знаете ли: план-то по задержаниям и раскрытиям, пусть и неофициальный, выполнять надо? или как?»)

Всё так, ага. Ну, и просто, без этих сугубо профессиональных тонкостей, сильные да наглые – случись им разбираться в чужих запутанных отношениях – всегда на стороне других таких же сильных да наглых: типа, солидарность корпоративная…

Так было, так и будет. А поэтому «давайте не будем вмешиваться».

…Мудрость, чо. Вязкая до степени почти полного окаменения, нарабатываемая годами и десятилетиями жизненного опыта низкая мудрость бессильных.

Делать нечего; единственный выход – просто не замечать: авось само рассосётся.

Человек, он ведь и в болезни тире немощи, и в иной какой форме убожества, и – да, в униженности в том числе… в любом, короче, персональном аду осваивается чудо как быстро. Привыкает, а там, глядишь, как рыба в воде начинает себя в этом состоянии ощущать! Так, что и выбираться из него уже не захочет, пожалуй, – хоть за шиворот тащи, умиротворённого. Время, мол, на нас работает, и все дела… И ведь правда, блин.

Время действительно такая хрень, которая всегда работает на тебя, родная… что бы это ни значило. В крайнем случае умрёшь – и мучения кончатся сами собой, все и сразу.

Как, например, в один прекрасный день в начале апреля – когда на станции метро, не на Лёсиной, нет, но на ближайшей к месту её работы, вынужденно прервали на пару часов движение – из-за того, что бросился под прибывающий поезд мальчик… а потом мальчиком этим (в дутом пуховике таком… да и щуплая, вот сперва и не разобрались) неожиданно оказалась их Калерия.

«Верьте, Каль, верьте…» – снова и снова журчало, закольцованное, в ушах, пока Лёся торопливо возвращалась на фирму. Чтобы ворваться к не успевшему ещё отчалить в солярий шефу и – вмазать ему с разворота: за всё.

За всё, что накопилось, наболело и… В общем, заявление написала сама, тут же, не дожидаясь официального приглашения.

А когда возвращалась домой – встретился ей Элька, странно притихший, дурной какой-то, с веточкой не поддающейся идентификации вяло расцветшей шняги в потной руке. Преградил дорогу и, явно не зная, чо дальше, стал переминаться с ноги на ногу, хмуро глядя мимо… И так сильно било из Лёси неуместное, отчаянное, верьте-кальное настроение, что вдруг приподнялась на цыпочки и влепила в покрытую нежным блондинистым пушком верхнюю губу его звонкий, этакий бессмысленный и беспощадный, жирный от гигиенической помады чмок. После чего, не дожидаясь реакции, обогнула офигевшего обормотину и поскорей углубилась в хитросплетение асфальтовых капилляров.